Снаружи меня обжигал жар, внутри всё сжималось от холода.
... он поднял правую руку — и среди смятения родилась третья тема, не похожая на другие. Ибо сначала казалась она тихой и нежной, чистой капелью ласковых звуков в прозрачной мелодии; но ее нельзя было заглушить, и она вбирала в себя силу и глубину. И, наконец, стало казаться, что две музыки звучат одновременно пред троном Илуватара, и были они совершенно различны. Одна была широка, глубока и прекрасна, но медленна и исполнена неизмеримой скорби, из которой и исходила главная ее красота. Другая достигла теперь единства в себе самой; но была она громкой, блестящей, пустой и бесконечно повторяющейся; но гармонии в ней все же было мало — скорее звенящий унисон множества труб, резкий и неприятный — и составленный всего из нескольких нот.
Сумерки, как вы тихи и нежны! Розовые отблески, еще дрожащие на горизонте, подобно агонии умирающего дня при победоносном наступлении ночи, огни канделябров, выступающие густо-красными пятнами на фоне последнего сияния заката, тяжелые занавеси, которые невидимая рука надвигает из глубин Востока, — словно отражения тех противоречивых чувств, что борются в сердце человека в одинокие часы его жизни.
Понять тебя всю жизнь, о море, тщусь,
встречаешь ты меня то грозным рыком львиным,
то воркованьем нежным голубиным —
то бурей грозных дум, то проявленьем чувств
столь нежных, что в столь грозном существе,
казалось бы, и не могли возникнуть...
И поражаюсь вновь, все не могу привыкнуть
к нежнейшей кротости в неукротимом льве...
Бушуя, ты притягиваешь тьму
и, безмятежно-нежное под утро,
притягиваешь свет. И потому-то
ты так созвучно сердцу моему...
Руки Флоры, обнимающие его, были такими нежными, а сама она казалась особенно беззащитной и ранимой. Когда леди уснула, он смотрел на неё, вновь удивляясь, как в этом прекрасном создании могут сосуществовать одновременно страстность и холодность, самоотверженность и коварство, романтичность и расчетливость.